Он такой один – с частным театром, известным далеко за пределами Екатеринбурга и России, с уникальным драматургическим почерком и таким количеством пьес, считать которые, кажется, давно перестал сам автор. Одни творчество Николая Коляды ругают и намеренно не замечают, другие же ездят за его театром по стране и готовы наизусть пересказывать все спектакли. Учитель? Демиург? Отчаянный театральный менеджер, пытающийся доказать, что независимый театр в этой стране возможен? Или человек с уставшими лукавыми глазами, который даже отвечая на вопросы интервью, словно создает тут же, на ходу, новый сюжет для своей следующей пьесы.
– Николай, очередные гастроли «Коляда-театра» в Москве подходят к концу. Что скажете про зрителей – отличается радикально московская публика от родной, екатеринбургской?
– У меня сейчас во время этих гастролей сложилось впечатление, что вся уральская публика перебралась в Москву, а московская переехала на Урал. Раньше (в прошлом, позапрошлом году) зритель здесь был совсем другой. Раньше понимали каждое слово, на все реагировали, а сейчас сидят как наши суровые уральские парни с выражением на лице: «чо тут такое вообще?». Или на «Горе от ума» охают: «мы Гоголеву видели, а это что такое?!». Мама дорогая, Гоголеву они видели! Да когда это было, лет 100 назад? Что вы вспоминаете? Театр с тех пор шагнул далеко, а уж в вашей Москве чего только уже не видели! И с чего вы вдруг стали такими провинциальными?
– Вы находите, что этот год радикально отличается от предыдущих?
– Да, и вот поэтому сегодня я объявил, что в следующем году не приедем в Москву с гастролями.
– Но Вы же поменяете свое мнение?
– Я бы поменял, но вы знаете сколько эти гастроли стоят? 10 млн рублей. А где я их взял? Мне потом целый год надо рассчитываться. Может, по московским меркам, это не очень большие деньги, но я-то не на бюджетные деньги существую, мне никто не помогает.
– А с меценатством как на Урале?
– О чем вы говорите?! У нас много богатых людей в Екатеринбурге – миллиардеры, миллионеры, но они куда ходят? Правильно, в оперный театр, там же красиво – «Щелкунчик», «Лебединое озеро». Или в филармонию – там же Курентзис с билетами по 25 тысяч. Они и билеты купят, и бриллианты и платья новые свои покажут… А к Коляде придешь – там то «Ревизор» в грязи, то «Король Лир», где краска летит в зрительный зал и все в кровище, то заматерятся или еще что-нибудь. Что это вообще такое?
– Но как-то Вы за 15 лет все-таки воспитали зрителя екатеринбургского?
– Воспитали, да. Но билеты надо делать 1200 самый дорогой, а так 700-800 рублей. А в зале 120 мест, и мне нельзя чтобы заполняемость зала была 70%, мне каждый вечер нужен аншлаг. Иначе не выживешь – 60 человек работает в театре, их надо кормить. Спасибо администраторам в наших гостиницах – сколько ни спрашивал у приезжих — как вы к нам попали, они говорят, что советуют на ресепшн. Спрашивают, куда съездить, что посмотреть, им отвечают, что обязательно надо съездить в Ганину яму, там, где убили последнего русского царя и сходить в «Коляда-театр». Почему они так решили – я не знаю. Мол, такого вы нигде не увидите.
– «Коляда-театр» входит в путеводитель для иностранцев по Екатеринбургу.
– Да. И журнал «Форбс» поместил нас на пятое место среди лучших театров России. Я не платил за это. Когда прочитал, очень удивился. Это, конечно, глупость – все эти рейтинги, но все равно приятно.
– Разговор про частные театры в России – это боль, слезы, а главное, практически полное отсутствие таких театров. Когда не стало Михаила Угрова с Еленой Греминой, все заговорили, что история Театра.Doc, на фоне событий с «7 студией» доказывает одно – либо вы независимые и чаще всего не выживаете, либо вы «в бюджете», но оказываетесь под прессингом государства, чиновников. Но у вас всё-таки получился третий вариант?
– Да, получился. 15 лет мы существуем с труппой театра, 17 лет существует театр ( 2 года мы работали без помещения). Не знаю, как-то живем.
– Был успешный, востребованный драматург Коляда. Я помню, как Ваши пьесы «гремели» задолго до появления «Коляда-театра». И пришла в голову идея – устроить себе головную боль и сделать собственный театр. Если бы сейчас возможно было отмотать время назад, Вы бы снова так сделали?
– Конечно, сделал бы и не надо ничего отматывать. Просто… Вот сегодня я дико расстроен из-за всех этих финансовых проблем, из-за коллектива театра. Они приехали сюда отдыхать, для них это туристическая поездка, а где я возьму деньги, чтобы выдавать суточные, как я вообще кручусь-выкручиваюсь, где я эти деньги занимаю – их это вообще не волнует (ну и вам я не буду рассказывать). Думаешь – пожалейте хоть меня, я все-таки старый, что-то для вас сделал, притащил вас сюда 50 человек. Но нет, им плевать на все мои заботы.
– Ой, сразу хочется за актеров заступиться – они все-таки на сцену выходят каждый вечер, залы полные, аплодируют стоя.
– Работают, да… Заработались. Идите вон, за кулисы сходите, послушайте как они сидят и языками точат. Думаете о спектакле? Думаете, текст повторяют? Брехаловка – так и называется в каждом театре такое место. И эти суки в рваных ботах сейчас как раз там.
– Коляда – тиран? Или, точнее, знак вопроса здесь лишний.
– Я? Тиран, конечно, а как иначе? Если их отпустить, что будет? Их же надо бить каждый день. Какая самостоятельность и свобода, я вас умоляю! «Мы артисты, наше место в буфете» – вот закон, который они знают. Я недавно репетировал «Оптимистическую трагедию», это был шестой спектакль всего. Так я орал – голос потерял. Они вышли на сцену, стоят 40 человек и смотрят на меня, ни черта не помнят. Всё забыли – что говорить, куда идти, где стоять. И вот три часа я репетировал и думал, что у меня будет инсульт или инфаркт, что всё провалится. И что? Они сыграли как боги, никто ничего не забыл и все всё сделали. Ну и зачем надо мной издевались три часа?
– Может, им нужна была ваша энергия, вот Вы её и залили в них?
– Я залил? Да они выпили мою кровь.
– Так можно говорить и обижаться только на очень близких людей, нет?
– Не знаю. Я сегодня так обижен, невероятно. Не хочу даже никого видеть, репетировать, пусть сами играют. Что-то я ничего не хочу.
– Но когда каждый раз говорят, что у Коляды совершенно уникальные актеры – это потому что вы их, таких уникальных, нашли и разглядели или они такими стали, поработав с Колядой?
– Мне сейчас хвалить себя? Потому что, когда они работают с другими – это другие актеры. Как я репетирую? «Посмотрел направо, хлопнул глазами, посмотрел налево, промолчал, считая до пяти…». И вот так всё время, каждый день, каждая репетиция. Пришли в этом году новички – Игорь Баркарь, Таня Потехина, выпускники театрального института. Начал с ними репетировать «Змею золотую» – голоса нет, дикции нет, на сцене изображают великий русский народ, всё время что-то играют. И два месяца мы работали над спектаклем, который идет чуть больше часа, проговаривая каждое слово и выбивая то, с чем они пришли. Поэтому они все у меня такие, уникальные.
– Вы сказали, что они к вам пришли. Вы всех берете?
– Ну как сказать. Мурад Халимбеков писал мне из Ярославля два года: «Я хочу у вас работать». Я ему отказывал, говорил, что мне артисты сейчас не нужны. И однажды рано утром открывается кабинет и стоит Мурад с чемоданчиком. Приехал. Спрашиваю – где жить будешь? У брата? Выгонит же, куда пойдешь? Через месяц, конечно же, его выгнали, пришлось помочь, купить квартиру. Он оказался невероятно талантливым, той краской, которой у нас в театре до этого не было. Между прочим, чемпион Москвы по боям без правил– мне теперь с ним вообще не страшно, если кто обидит. И сейчас вижу, как ходят «на него», как девицы ждут возле служебного входа с букетами – пусть цинично, но я же смотрю на это всё еще и с точки зрения пиара. Покупают теперь билеты на Халимбекова, как на Олега Ягодина или Василину Маковцеву – отлично, я тоже стараюсь что-то делать для них, в кино отпускаю сниматься, с жильем помогаю.
– Про то, как в «Коляда-театр» попасть, стало понятнее. А когда актеры уходят от Вас?
– От меня не уходят, это я принимаю решение. В прошлом году уволил 8 человек. Как это обычно случается? Приходит артист, начинает играть, хорошо играть. А потом ему перестает хватать денег и он начинает подхалтуривать. Винни-пухи в торговых центрах, свадьбы, похороны… А потом они начинают этого винни-пуха и свадебного тамаду тащить на сцену. Я сначала терплю, но потом всё, прошу – или уйди сам, или я тебя выгоню. И нет у меня такого «ах, какого артиста я потерял» – другого найду и возьму.
– Вы себя считаете Учителем?
– Надо обсуждать по результатам, так ведь кто угодно может так сказать. По результатам – лучшие драматурги России – мои ученики. Самый знаменитый – Вася Сигарев, вчера приходил на спектакль. Ярослава Пулинович – по Москве много идет ее пьес, например, «Жанна» в Театре Наций, на Бродвее была поставлена её «Наташина мечта». В «Современнике» и в РАМТе идут пьесы Ирины Васьковской. Ставят пьесы Саши Архипова, Олега Богаева. Сейчас мне принесли последний номер журнала «Современная драматургия», в нем опубликована пьеса Кати Бронниковой и Романа Дымшакова «Научи меня любить», мы её на гастроли сейчас привезли. На день рождения свой, 4 декабря, я начал перечислять, сколько выпустил за 27 лет преподавания – около 70 драматургов набирается. Кто-то стал драматургом, кто-то не стал. Кто-то писал про свинцовые мерзости жизни, про Уралмаш-Эльмаш, но не получалось. Я тогда сказал – пишите сказки, а колядизмы бросьте. И теперь Таня Ширяева и Оксана Розова пишут сказки и их с удовольствием ставят.
– Колядизмы – это что?
– Колядизмы – это то, в чем меня обвиняют, когда говорят, что я родоначальник чернухи-порнухи, балагана, скоморошества. Для меня это обидно невероятно, потому что люди пьес моих не читали. Сейчас выходит сборник пьес «Первый хлеб». Мы собирали на него деньги с помощью краундфандинга (собрали 187 тыс) и там опубликована пьеса «Ракитянка» Романа Дымшакова, самого талантливого моего ученика. Марина Брусникина мне сказала, что это лучшая пьеса, которая написана за последние 10 лет в России, но как ее ставить – она не знает. Да и не дадут никогда ее поставить – пьеса такая страшная, черная и такая правдивая. Обжигающая. Каким для своего времени был «Пластилин» Сигарева. Тогда, в 2001 году все боялись, пугались, а Серебренников взял и поставил, изумительный был спектакль с Мариной Голуб, я смотрел его в ЦДР. Так что, да, получается, что я – учитель.
– Ваших учеников Вы легко отпускаете?
– Я в какой-то момент перестаю ими заниматься просто, потому что раньше мне не нравилось, когда они уходили от меня и начинали выступать не по делу, писать не по делу, я начинал им звонить, писать, учить, ругаться. С Сигаревым ругался, я помню, с Пулинович тоже ругался. А потом мне один умный человек сказал: ты пойми, что пути учеников и учителя очень часто расходятся и поэтому ты успокойся, отпусти и не трогай, это не твое дело, ты свое дело сделал. Вот, собственно говоря, благодаря этому мудрому совету, я теперь так и делаю. Дипломы они получили, в дипломах написано «Литературный работник», а куда уж они пойдут, кем будут работать – это их выбор. Саша Архипов, например, очень талантливый парень, написал несколько пьес, самая известная «Дембельский поезд», ушел в сериалы, работает сейчас в Москве, на каком-то телеканале и получает приличные деньги за свои сценарии. Что ж я ему скажу: «Саша, не пиши сериалы, будь нищим»? Глупо же это. Хотя жалко, что сериалы забирают драматургов из театра. Они все лезут в Москву, думают, что вот приедем сюда и тут начнем писать, будем знаменитые, известные. А приезжают в Москву и куда-то пропадают… Москва слезам не верит.
– Не любите Вы Москву?
– Нет, я люблю Москву. Но, знаете, очень часто идешь по улице и думаешь – вот лечь бы на этот грязный асфальт, закрыть глаза, уснуть и оказаться бы дома, подальше отсюда. Понимаете, ну что такое город? Это же не дома, не деревья, не асфальт, это, прежде всего, люди. А они здесь иногда меня приводят, мягко говоря, в замешательство. Пугает московская жесткость.
– Как будто на Урале жестокости нет. Или Вы там всех знаете, а здесь не так?
– Я тут всех знаю, о чем вы говорите! Самые знаменитые артисты России в моем телефоне, любому прямо сейчас могу позвонить – Сергею Маковецкому, Галине Волчек, Валентине Талызиной, Лие Ахеджаковой – да кого только нет в записной книжке. Не в этом дело, просто у нас на Урале другие люди, серьезно вам говорю.
– Коляда – многорукий Шива, замыкающий на себе все вопросы: финансовые, управленческие, рекламные, административные. Но Вам же самому это нравится?
– Если честно, то приходит какая-то усталость от всего этого. Если бы был какой-то постоянный спонсор или нас бы взяли на финансирование – стало бы легче. Вы себе представить не можете, насколько это тяжело. Бухгалтерия должна быть в порядке, Роспотребнадзор, пожарные и санэпидстанция спокойны. Ты ходишь всё время по лезвию ножа. Я уверен, что ничего Серебренников не крал, но вся система устроена так, что любая оплошность может привести тебя туда, где сейчас Кирилл.
– Вы каким-то образом выражаете своё отношение к происходящему в этой связи?
– Я обозначаю, но очень осторожно. Потому что понимаю, что я не один – выскажусь сегодня, а завтра закроют театр и куда все эти 60 человек? Перекроют кислород моментально – и что?
– Сейчас принято ностальгировать по советскому прошлому. Вы к этому как относитесь?
– Это была чудовищная жизнь. Не хочу, чтобы это повторилось. У меня в «Оптимистической трагедии» героиня Тамары Зиминой стругает хозяйственное мыло – вся страна в 80-е стругала это мыло. Одно было прекрасно – я был молодой и было очень весело. Вспоминаю, как учился 6 лет в Литературном институте – сказочные времена. Пили и гуляли. Читали стихи, дрались, спорили, кто из нас гений (а гениями были все). Я перепечатывал «Лолиту» на пишущей машинке, будучи уверенным, что Набокова никогда не напечатают (но через полгода его книги стали продаваться на каждом шагу).
– Говоря про литературу – что для вас является ориентиром? И в целом, по каким принципам живет драматург и человек Николай Коляда?
– Великая русская литература XIXвека — Пушкин, Гоголь, Чехов, Толстой. И век ХХ – Бунин, Горький, Шолохов. А если про жизнь – тут всё просто. Люби Родину, люби маму и папу, не смей говорить плохо про Россию.
Фото: Людмила Сафонова
